Неточные совпадения
Она любила на балконе
Предупреждать зари восход,
Когда на бледном небосклоне
Звезд
исчезает хоровод,
И тихо край
земли светлеет,
И, вестник утра, ветер веет,
И всходит постепенно день.
Зимой, когда ночная тень
Полмиром доле обладает,
И доле
в праздной тишине,
При отуманенной луне,
Восток ленивый почивает,
В привычный час пробуждена
Вставала при свечах она.
Изредка, воровато и почти бесшумно, как рыба
в воде, двигались быстрые, черные фигурки людей. Впереди кто-то дробно стучал
в стекла, потом стекло, звякнув, раскололось, прозвенели осколки, падая на железо, взвизгнула и хлопнула калитка, встречу Самгина кто-то очень быстро пошел и внезапно
исчез, как бы провалился
в землю. Почти
в ту же минуту из-за угла выехали пятеро всадников, сгрудились, и один из них испуганно крикнул...
Видел Самгин историка Козлова, который, подпрыгивая, тыкая зонтиком
в воздух, бежал по панели, Корвина, поднявшего над головою руку с револьвером
в ней, видел, как гривастый Вараксин, вырвав знамя у Корнева, размахнулся, точно цепом, красное полотнище накрыло руку и голову регента; четко и сердито хлопнули два выстрела. Над головами Корнева и Вараксина замелькали палки, десятки рук, ловя знамя, дергали его к
земле, и вот оно
исчезло в месиве человеческих тел.
Лидия заставила ждать ее долго, почти до рассвета. Вначале ночь была светлая, но душная,
в раскрытые окна из сада вливались потоки влажных запахов
земли, трав, цветов. Потом луна
исчезла, но воздух стал еще более влажен, окрасился
в темно-синюю муть. Клим Самгин, полуодетый, сидел у окна, прислушиваясь к тишине, вздрагивая от непонятных звуков ночи. Несколько раз он с надеждой говорил себе...
Ревнивец чрезвычайно скоро (разумеется, после страшной сцены вначале) может и способен простить, например, уже доказанную почти измену, уже виденные им самим объятия и поцелуи, если бы, например, он
в то же время мог как-нибудь увериться, что это было «
в последний раз» и что соперник его с этого часа уже
исчезнет, уедет на край
земли, или что сам он увезет ее куда-нибудь
в такое место, куда уж больше не придет этот страшный соперник.
От выпавшего снега не осталось и следа, несмотря на то что температура все время стояла довольно низкая. На
земле нигде не видно было следов оттепели, а между тем снег куда-то
исчез. Это происходит от чрезвычайной сухости зимних северо-западных ветров, которые поглощают всю влагу и делают климат Уссурийского края
в это время года похожим на континентальный.
Движение по осыпям, покрытым мхом, всегда довольно затруднительно: то ставишь ногу на ребро, то попадаешь
в щели между камнями. Внизу осыпи покрыты
землей и травой настолько густо, что их не замечаешь вовсе, но по мере того как взбираешься выше, растительность постепенно
исчезает.
Но вот на востоке стала разгораться заря, и комета пропала. Ночные тени
в лесу
исчезли; по всей
земле разлился серовато-синий свет утра. И вдруг яркие солнечные лучи вырвались из-под горизонта и разом осветили все море.
Лет через пятьдесят, много семьдесят, эти усадьбы, «дворянские гнезда», понемногу
исчезали с лица
земли; дома сгнивали или продавались на своз, каменные службы превращались
в груды развалин, яблони вымирали и шли на дрова, заборы и плетни истреблялись.
Прошло несколько мгновений… Она притихла, подняла голову, вскочила, оглянулась и всплеснула руками; хотела было бежать за ним, но ноги у ней подкосились — она упала на колени… Я не выдержал и бросился к ней; но едва успела она вглядеться
в меня, как откуда взялись силы — она с слабым криком поднялась и
исчезла за деревьями, оставив разбросанные цветы на
земле.
Понемногу погода разгулялась: туман
исчез, по
земле струйками бежала вода, намокшие цветы подняли свои головки,
в воздухе опять замелькали чешуекрылые.
Утром мне доложили, что Дерсу куда-то
исчез. Вещи его и ружье остались на месте. Это означало, что он вернется.
В ожидании его я пошел побродить по поляне и незаметно подошел к реке. На берегу ее около большого камня я застал гольда. Он неподвижно сидел на
земле и смотрел
в воду. Я окликнул его. Он повернул ко мне свое лицо. Видно было, что он провел бессонную ночь.
В одну минуту дорогу занесло; окрестность
исчезла во мгле мутной и желтоватой, сквозь которую летели белые хлопья снегу; небо слилося с
землею.
«Куда могла она пойти, что она с собою сделала?» — восклицал я
в тоске бессильного отчаяния… Что-то белое мелькнуло вдруг на самом берегу реки. Я знал это место; там, над могилой человека, утонувшего лет семьдесят тому назад, стоял до половины вросший
в землю каменный крест с старинной надписью. Сердце во мне замерло… Я подбежал к кресту: белая фигура
исчезла. Я крикнул: «Ася!» Дикий голос мой испугал меня самого — но никто не отозвался…
Леший сзади обнимает Мизгиря; Снегурочка вырывается и бежит по поляне. Леший оборачивается пнем. Мизгирь хочет бежать за Снегурочкой, между ним и ею встает из
земли лес.
В стороне показывается призрак Снегурочки, Мизгирь бежит к нему, призрак
исчезает, на месте его остается пень с двумя прилипшими, светящимися, как глаза, светляками.
Лев-бык бьет двойным копытом, царапает
землю, сердится… но сторожа знают хитрости замков и засовов свободы, которыми он заперт, болтают ему какой-то вздор и держат ключ
в кармане… и точка
исчезает в океане.
Сидит человек на скамейке на Цветном бульваре и смотрит на улицу, на огромный дом Внукова. Видит, идут по тротуару мимо этого дома человек пять, и вдруг — никого! Куда они девались?.. Смотрит — тротуар пуст… И опять неведомо откуда появляется пьяная толпа, шумит, дерется… И вдруг
исчезает снова… Торопливо шагает будочник — и тоже проваливается сквозь
землю, а через пять минут опять вырастает из
земли и шагает по тротуару с бутылкой водки
в одной руке и со свертком
в другой…
И вдруг гигант подымается во весь рост, а
в высоте бурно проносится ураган крика. По большей части Рущевич выкрикивал при этом две — три незначащих фразы, весь эффект которых был
в этом подавляющем росте и громовых раскатах. Всего страшнее было это первое мгновение: ощущение было такое, как будто стоишь под разваливающейся скалой. Хотелось невольно — поднять руки над головой,
исчезнуть, стушеваться, провалиться сквозь
землю.
В карцер после этого мы устремлялись с радостью, как
в приют избавления…
Солнце склонялось к закату, а наша «тройка» все еще устало месила пыль по проселкам, окруженная зноем и оводами. Казалось, мы толчемся на одном месте. Некованые копыта мягко шлепали по
земле; темнело, где-нибудь на дальнем болоте гудел «бугай»,
в придорожной ржи сонно ударял перепел, и нетопыри пролетали над головами, внезапно появляясь и
исчезая в сумерках.
Над водою — серый, мокрый туман; далеко где-то является темная
земля и снова
исчезает в тумане и воде. Всё вокруг трясется. Только мать, закинув руки за голову, стоит, прислонясь к стене, твердо и неподвижно. Лицо у нее темное, железное и слепое, глаза крепко закрыты, она всё время молчит, и вся какая-то другая, новая, даже платье на ней незнакомо мне.
Сумерки быстро спускались на
землю.
В море творилось что-то невероятное. Нельзя было рассмотреть, где кончается вода и где начинается небо. Надвигающаяся ночь, темное небо, сыпавшее дождем с изморозью, туман — все это смешалось
в общем хаосе. Страшные волны вздымались и спереди и сзади. Они налетали неожиданно и так же неожиданно
исчезали, на месте их появлялась глубокая впадина, и тогда казалось, будто лодка катится
в пропасть.
После полудня погода испортилась. Небо стало быстро заволакиваться тучами, солнечный свет сделался рассеянным, тени на
земле исчезли, и все живое попряталось и притаилось. Где-то на юго-востоке росла буря. Предвестники ее неслышными, зловещими волнами спускались на
землю, обволакивая отдаленные горы, деревья
в лесу и утесы на берегу моря.
А когда бархатная поверхность этого луга мало-помалу серела, клочилась и росла, деревня вовсе
исчезала, и только длинные журавли ее колодцев медленно и важно, как бы по собственному произволу, то поднимали, то опускали свои шеи, точно и
в самом деле были настоящие журавли, живые, вольные птицы божьи, которых не гнет за нос к
земле веревка, привязанная человеком.
И вдруг весь этот либерализм
исчез! Исправник «подтягивает», частный пристав обыскивает и гогочет от внутреннего просветления. Все поверили, что
земля под стеклянным колпаком висит, все уверовали
в"чудеса кровопускания", да не только сами уверовали, но хотят, чтоб и другие тому же верили, чтобы ни
в ком не осталось ни тени прежнего либерализма.
Показалась другая голова
в мохнатой шапке, на
землю скатился черный ком и быстро
исчез за углом.
Вдруг на площадь галопом прискакал урядник, осадил рыжую лошадь у крыльца волости и, размахивая
в воздухе нагайкой, закричал на мужика — крики толкались
в стекла окна, но слов не было слышно. Мужик встал, протянул руку, указывая вдаль, урядник прыгнул на
землю, зашатался на ногах, бросил мужику повод, хватаясь руками за перила, тяжело поднялся на крыльцо и
исчез в дверях волости…
— Взять их! — рявкнул старик, топнув
в землю ногой. Несколько солдат выскочили вперед. Один из них взмахнул прикладом — знамя вздрогнуло, наклонилось и
исчезло в серой кучке солдат.
Павел молчал. Перед ним колыхалось огромное, черное лицо толпы и требовательно смотрело ему
в глаза. Сердце стучало тревожно. Власову казалось, что его слова
исчезли бесследно
в людях, точно редкие капли дождя, упавшие на
землю, истощенную долгой засухой.
И небо и
земля, и движение, и жизнь — все
исчезает; впереди усматривается только скелет смерти,
в пустой череп которой наровчатский проезжий, для страха, вставил горящую стеариновую свечку.
Помелькали-помелькали и вдруг
в наших глазах
исчезли, словно сквозь
землю провалились.
Фантазируя таким образом, он незаметно доходил до опьянения;
земля исчезала у него из-под ног, за спиной словно вырастали крылья. Глаза блестели, губы тряслись и покрывались пеной, лицо бледнело и принимало угрожающее выражение. И, по мере того как росла фантазия, весь воздух кругом него населялся призраками, с которыми он вступал
в воображаемую борьбу.
В хорошую погоду они рано утром являлись против нашего дома, за оврагом, усеяв голое поле, точно белые грибы, и начинали сложную, интересную игру: ловкие, сильные,
в белых рубахах, они весело бегали по полю с ружьями
в руках,
исчезали в овраге и вдруг, по зову трубы, снова высыпавшись на поле, с криками «ура», под зловещий бой барабанов, бежали прямо на наш дом, ощетинившись штыками, и казалось, что сейчас они сковырнут с
земли, размечут наш дом, как стог сена.
Приятно слышать последние вздохи жизни, но после каждого удара колокола становится тише, тишина разливается, как река по лугам, все топит, скрывает. Душа плавает
в бескрайней, бездонной пустоте и гаснет, подобно огню спички во тьме, растворяясь бесследно среди океана этой пустоты, где живут, сверкая, только недосягаемые звезды, а все на
земле исчезло, ненужно и мертво.
С этим дьякон, шатаясь, подошел к Данилке, толкнул его за двери и, взявшись руками за обе притолки, чтобы никого не выпустить вслед за Данилкой, хотел еще что-то сказать, но тотчас же почувствовал, что он растет, ширится, пышет зноем и
исчезает. Он на одну минуту закрыл глаза и
в ту же минуту повалился без чувств на
землю.
Набитые полуслепыми людьми, которые равнодушно верят всему, что не тревожит, не мешает им жить
в привычном, грязном, зазорном покое, — распластались, развалились эти чужие друг другу города по великой
земле, точно груды кирпича, брёвен и досок, заготовленных кем-то, кто хотел возвести сказочно огромное здание, но тот, кто заготовил всё это богатство, — пропал,
исчез, и весь дорогой материал тоже пропадает без строителя и хозяина, медленно сгнивая под зимними снегами и дождями осени.
Все бросились друг на друга, заорали, сбились
в чёрный ком и —
исчезли, провалясь сквозь
землю, с воплями и грохотом.
Вспомнилась широкая, серо-синяя полоса реки, тянется она глубоко
в даль и
исчезает промеж гор и лугов, словно уходя
в недра
земли, а пароход представился мне маленьким.
Господин официр поднял руки и подался вперед, но вдруг произошло нечто необыкновенное: он крякнул, все огромное туловище его покачнулось, поднялось от
земли, ноги брыкнули на воздухе, и, прежде чем дамы успели вскрикнуть, прежде чем кто-нибудь мог понять, каким образом это сделалось, господин официр, всей своей массой, с тяжким плеском бухнулся
в пруд и тотчас же
исчез под заклубившейся водой.
Призраки то перегоняли лошадей, вырастая до исполинских размеров, то вдруг падали на
землю и, быстро уменьшаясь,
исчезали за спиной Боброва, то забежали на несколько секунд
в чащу и опять внезапно появлялись около самой пролетки, то сдвигались тесными рядами и покачивались и вздрагивали, точно перешептываясь о чем-то между собою…
По правой стороне дороги на всем ее протяжении стояли телеграфные столбы с двумя проволоками. Становясь все меньше и меньше, они около деревни
исчезали за избами и зеленью, а потом опять показывались
в лиловой дали
в виде очень маленьких, тоненьких палочек, похожих на карандаши, воткнутые
в землю. На проволоках сидели ястребы, кобчики и вороны и равнодушно глядели на двигавшийся обоз.
Ну-с, расхаживал я, расхаживал мимо всех этих машин и орудий и статуй великих людей; и подумал я
в те поры: если бы такой вышел приказ, что вместе с исчезновением какого-либо народа с лица
земли немедленно должно было бы
исчезнуть из Хрустального дворца все то, что тот народ выдумал, — наша матушка, Русь православная, провалиться бы могла
в тартарары, и ни одного гвоздика, ни одной булавочки не потревожила бы, родная: все бы преспокойно осталось на своем месте, потому что даже самовар, и лапти, и дуга, и кнут — эти наши знаменитые продукты — не нами выдуманы.
Сгущаясь, сумрак прячет
в теплом объятии своем покорно приникшие к
земле белые и красные дома, сиротливо разбросанные по холмам. Сады, деревья, трубы — всё вокруг чернеет,
исчезает, раздавленное тьмою ночи, — точно пугаясь маленькой фигурки с палкой
в руке, прячась от нее или играя с нею.
От крика они разлетятся
в стороны и
исчезнут, а потом, собравшись вместе, с горящими восторгом и удалью глазами, они со смехом будут рассказывать друг другу о том, что чувствовали, услышав крик и погоню за ними, и что случилось с ними, когда они бежали по саду так быстро, точно
земля горела под ногами.
На
земле была тихая ночь;
в бальзамическом воздухе носилось какое-то животворное влияние и круглые звезды мириадами смотрели с темно-синего неба. С надбережного дерева неслышно снялись две какие-то большие птицы,
исчезли на мгновение
в черной тени скалы и рядом потянули над тихо колеблющимся заливцем, а
в открытое окно из ярко освещенной виллы бояр Онучиных неслись стройные звуки согласного дуэта.
— Раз я и то промахнулся, рассказал сдуру одному партийному, а он, партийный-то, оказалось, драмы, брат, писал, да и говорит мне: позвольте, я драму напишу… Др-р-раму, того-этого! Так он и сгинул, превратился
в пар и
исчез. Да, голос… Но только с детства с самого тянуло меня к народу, сказано ведь: из
земли вышел и
в землю пойдешь…
Даже Линочка
в такие ночи не сразу засыпала и, громко жалуясь на бессонницу, вздыхала, а Саша, приходилось, слушал до тех пор, пока вместо сна не являлось к нему другое, чудеснейшее: будто его тело совсем
исчезло, растаяло, а душа растет вместе с гулом, ширится, плывет над темными вершинами и покрывает всю
землю, и эта
земля есть Россия.
На самом краю сего оврага снова начинается едва приметная дорожка, будто выходящая из
земли; она ведет между кустов вдоль по берегу рытвины и наконец, сделав еще несколько извилин,
исчезает в глубокой яме, как уж
в своей норе; но тут открывается маленькая поляна, уставленная несколькими высокими дубами; посередине
в возвышаются три кургана, образующие правильный треугольник; покрытые дерном и сухими листьями они похожи с первого взгляда на могилы каких-нибудь древних татарских князей или наездников, но, взойдя
в середину между них, мнение наблюдателя переменяется при виде отверстий, ведущих под каждый курган, который служит как бы сводом для темной подземной галлереи; отверстия так малы, что едва на коленах может вползти человек, ко когда сделаешь так несколько шагов, то пещера начинает расширяться всё более и более, и наконец три человека могут идти рядом без труда, не задевая почти локтем до стены; все три хода ведут, по-видимому,
в разные стороны, сначала довольно круто спускаясь вниз, потом по горизонтальной линии, но галлерея, обращенная к оврагу, имеет особенное устройство: несколько сажен она идет отлогим скатом, потом вдруг поворачивает направо, и горе любопытному, который неосторожно пустится по этому новому направлению; она оканчивается обрывом или, лучше сказать, поворачивает вертикально вниз: должно надеяться на твердость ног своих, чтоб спрыгнуть туда; как ни говори, две сажени не шутка; но тут оканчиваются все искусственные препятствия; она идет назад, параллельно верхней своей части, и
в одной с нею вертикальной плоскости, потом склоняется налево и впадает
в широкую круглую залу, куда также примыкают две другие; эта зала устлана камнями, имеет
в стенах своих четыре впадины
в виде нишей (niches); посередине один четвероугольный столб поддерживает глиняный свод ее, довольно искусно образованный; возле столба заметна яма, быть может, служившая некогда вместо печи несчастным изгнанникам, которых судьба заставляла скрываться
в сих подземных переходах; среди глубокого безмолвия этой залы слышно иногда журчание воды: то светлый, холодный, но маленький ключ, который, выходя из отверстия, сделанного, вероятно, с намерением,
в стене, пробирается вдоль по ней и наконец, скрываясь
в другом отверстии, обложенном камнями,
исчезает; немолчный ропот беспокойных струй оживляет это мрачное жилище ночи...
Когда Федосей
исчез за плетнем, окружавшим гумно, то Юрий привязал к сухой ветле усталых коней и прилег на сырую
землю; напрасно он думал, что хладный ветер и влажность высокой травы, проникнув
в его жилы, охладит кровь, успокоит волнующуюся грудь… все призраки, все невероятности, порождаемые сомнением ожидания, кружились вокруг него
в несвязной пляске и невольно завлекали воображение всё далее и далее, как иногда блудящий огонек, обманчивый фонарь какого-нибудь зловредного гения, заводит путника к самому краю пропасти…
Пройдя таким образом немного более двух верст, слышится что-то похожее на шум падающих вод, хотя человек, не привыкший к степной жизни, воспитанный на булеварах, не различил бы этот дальний ропот от говора листьев; — тогда, кинув глаза
в ту сторону, откуда ветер принес сии новые звуки, можно заметить крутой и глубокий овраг; его берег обсажен наклонившимися березами, коих белые нагие корни, обмытые дождями весенними, висят над бездной длинными хвостами; глинистый скат оврага покрыт камнями и обвалившимися глыбами
земли, увлекшими за собою различные кусты, которые беспечно принялись на новой почве; на дне оврага, если подойти к самому краю и наклониться придерживаясь за надёжные дерева, можно различить небольшой родник, но чрезвычайно быстро катящийся, покрывающийся по временам пеною, которая белее пуха лебяжьего останавливается клубами у берегов, держится несколько минут и вновь увлечена стремлением
исчезает в камнях и рассыпается об них радужными брызгами.
Осенью, когда речка замерзла и твердая, как камень,
земля покрылась сухим снегом, Настя
в одну ночь появилась
в сенях кузнеца Савелья. Авдотья ввела ее
в избу, обогрела, надела на нее чистую рубашку вместо ее лохмотьев и вымыла ей щелоком голову. Утром Настя опять
исчезла и явилась на другой день к вечеру. Слова от нее никакого не могли добиться. Дали ей лапти и свиту и не мешали ей приходить и уходить молча, когда она захочет. Ни к кому другим, кроме кузнеца, она не заходила.